РЕИНКАРНАЦИЯ


Рассказ

Война одинаково сказывается как на мужчинах, так и на женщинах. Но у некоторых она отбирает кровь, а у некоторых – слёзы.

Уильям Теккерей

Я бывал во многих странах мира, объездил десятки городов, но каждый раз наибольшее волнение я испытывал при возвращении на Родину. Сердце в моей груди билось как птица – я чувствовал себя влюблённым юношей, спешащим на встречу с любимой после долгой разлуки. 

При каждом возвращении на Родину её вохдух, вода, пейзажи и люди кажутся более красивыми, более родными. 

Я вышел из самолёта, остановился на ступеньках трапа, и глубоко вздохнув, на некоторое время задержал дыхание. Господи, такое ощущение, что за все эти годы разлуки с Родиной мои лёгкие истосковались по кислороду.  

В годы молодости я пытался сбежать с Родины – а сейчас, наоборот, меня то и дело тянет назад. Как говорится, «с возрастом земля притягивает человека к себе.» Вполне своевременная пословица.

Аэропорт, обязательные процедуры, водители, созывающие клиентов, такси и дорога в Баку…

…Вот и город… Его родной, незаменимый облик…

За пару километров до места назначения я попросил водителя такси остановить машину – мне хотелось пешком пройтись по улицам, по которым я так сильно соскучился.  

Машина остановилась. Забрав ручную кладь, я вышел, осмотрелся. Все вокруг изменилось до неузнаваемости. Красивые небоскрёбы, цветочные парки, беспечные прохожие…

Мои эти соотечественники, которых я видел впервые, казались мне такими родными, что я еле сдерживал себя, как бы внезапно не обнять и поцеловать их. 

Посмотрел на часы – было полпервого.  

Мы с моим другом Ровшаном заранее договорились о месте встречи, и я уже прибыл по этому адресу. И вот – он с улыбкой подошёл ко мне.

У нашей с Ровшаном дружбы есть древняя история – настолько древняя, словно разные матеря родили нас двойняшками, и мы привязались друг к другу на всю свою сознательную жизнь.  

Ровшан – очень странный тип; и в силу своей странности он всё время пребывает в поисках необычных вещей. И возможно, именно благодаря этой его странности я полюбил его как близкого друга. 

Обнявшись, мы поприветствовали друг друга. Господи, как же состарился мой друг за всё это время разлуки. На его голове не осталось ни одного тёмного волоска – он весь оброс сединой. Я невольно прослезился – мне было так радостно видеть его перед собой живым и невредимым, что описывать эту радость словами было невозможно. 

Месяцами назад, когда Ровшан уезжал на фронт, я в каждый из сорока четырёх дней молил на чужбине Всевышнего уберечь моего друга. Всевышний услышал мои мольбы и вот – мой друг жив-здоров, стоит передо мной…

Расспросив друг друга о разном, Ровшан предложил отметить моё возвращение, и добавил:

— Я отведу тебя в странное кафе, где подают изумительные блюда.

Я был сильно голоден, и без раздумий согласился – но при условии, что счёт буду оплачивать я сам. Хитро улыбнувшись, Ровшан согласился. Честно говоря, я слегка опешил от такого лёгкого согласия своего друга: Ровшан, которого я знал, сказал бы: «Этому не быть – ты гость.»…

Оказывается, это согласие было своеобразным введением к дальнейшим событиям.

Мы сели в такси и направились в путь.

Мой друг, который раньше охотно и безустанно рассказывал о своих армейских приключениях, почему-то на этот раз не говорил о своём участии на войне ни слова: всю дорогу мы говорили на разные темы, но об основной теме не было промолвлено ни слова.

— А почему ты не рассказываешь о войне? – не выдержав, спросил я.

— Поверь, эти сорок четыре дня прошли как в аду, и я всё время пытаюсь забыть эти дни, – ответил Ровшан. – Они мне до сих пор кошмаром снятся – эти юноши, закрывшие глаза у меня на руках, стоны солдат, потерявших руки и ноги, снаряды, сыпящиеся нам на головы, душераздирающие вопли, оборванные жизни, ежедневная гибель молодых ребят… Война – это ужасная затея, поверь, мне даже вспоминать не хочется о тех событиях. Но что поделать – они ежесекундно воспроизводятся у меня в сознании.

После недолгой паузы Ровшан добавил:

— Я не хочу говорить обо всём этом, но в кафе, куда мы направляемся, ты найдёшь ответ на многие свои вопросы.  

Найти в кафе ответ на свои вопросы о войне показалось мне настолько странным и необычным, что мне захотелось попросить друга объясниться – но в этот миг он промолвил слегка хриплым голосом:

— Вот мы и пришли.

Кафе, перед которым мы стояли, назывался «Агдам». Буквы названия кафе словно истекали кровью. От этого зрелища я испытал непередаваемые чувства.  

Мы вошли внутрь.  

Внутренний дизайн кафе тоже был необычным. На одной из стен висели фотографии Агдама, снятые до оккупационного 1993 года, с изображением древних мечетей, дворца культуры, памятников, известной чайханы и изумительных зданий, а на стене напротив – фотографии с изображением тех же зданий, но уже разрушенных и превращённых в руины, а также кладбища, сравнявшиеся с землёй, с уничтоженными могилами… Масштаб разрушений, изображённых на этих фотографиях, выглядел куда страшнее, чем города Европы и СССР, разрушенные фашистами во Второй Мировой войне. Словно США бросили атомную бомбу не в Хиросиму, а в Агдам.  

На несущей стене кафе висели фотографии шехидов города Агдам. Снизу буквами, окрашенными кроваво-красным цветом, было написано следующее: «Во время первой Карабахской войны город Агдам потерял 6 000, а во время второй Карабахской войны – 47 сыновей.» Ровно посередине фотографий шехидов висел большой портрет национального героя Аллахверди Багирова, павшего во время первой Карабахской войны. Во время оккупации города Ходжалы армянскими оккупантами Аллахверди Багиров спас жизнь 1003 человек, большинство из которых были женщины, дети и старики. Поэтому Аллахверди Багиров считался гордостью не только агдамцев, но и всего Азербайджана.

Я рассматривал фотографии с болью в груди. Глядя на эти фотографии Агдама до и после трагедий 1993 года, и в частности, сталкиваясь взглядами с 6047 героями, отдавшими свою жизнь за родные земли, у меня в голове возникала лишь одна мысль: как может человек принимать пищу в таком заведении? В глубине души я даже упрекал Ровшана за то, что он пригласил меня именно сюда.

Мы прошли вглубь и уселись за одном из столов в углу.  

К нам подошла официантка в одежде медсестры, и протянула меню. На белом халате официанки имелись красные пятна, напоминающине пятна крови. Следы смерти, потерь и страданий являлись атрибутами этого заведения. К счастью, официантка отошла – иначе я спросил бы у неё, как она, такая нежная и хрупкая, выдерживает в этом горестном заведении.

Я взял меню, полистал. В нём давалась подробная информация об истории Агдама, его состоянии до и после войны. А на последней странице на азербайджанском, русском и английском языках было оставлено следующее примечание: «Достоверность всей указанной информации можно проверить по Интернету.»

Наконец, не выдержав, я обратился к Ровшану:

— Ровшан, ну как может человек обедать в таком заведении?

— Здесь очень вкусно готовят, — ответил Ровшан, не отрывая глаз от меню. – Я часто прихожу сюда… Попробуй, тебе тоже очень понравится.

Проклиная про себя войну и всех, кто к ней причастен, я тревожно подумал: может, мой несчастный друг получил на войне контузию, или того хуже – сошёл с ума? Ну как может нормальный человек аппетитно кушать в таком заведении?

От этих мыслей у меня сжалось сердце, мне стало жалко своего друга, и я начал искать пути, как бы ему помочь. И дабы не обидеть его, сказал:

— Закажи всё, что хочешь – мне без разницы.

Ровшан движением руки подозвал официантку:

— Принеси нам три порции шашлыка из мяса ягнёнка, три порции «доймя»1, плов с фасолью, жаркое из цыплёнка, соус из алычи, бальба, галья, 2 пирог с зеленью и две бутылки агдамского вина.

— Ровшан, а не многовато ли, на двоих-то? – с изумлением спросил я.

— У них такой вкусный шашлык, что пальчики оближешь! – ответил Ровшан, всё ещё просматривая меню. – Поверь, тебе очень понравится их блюда; как бы ещё и домой себе не заказал, — с улыбкой добавил он.

Я был в полном недоумении, не осознавая происходящее.

В скором времени официанта принесла две закрытые миски и два стакана с водой, поставила на наш стол, и отдав воинскую честь, удалилась. Все это ещё более озадачило меня. Происходило нечто необъяснимое.

— Начинай, а то остынет, — промолвил мой друг, указывая на миску.

Я неохотно поднял крышку, и обнаружил в миске варёную картошку и дольку серовато-чёрного хлеба.

Ровшан тоже поднял крышку со своей миски – то же самое лежало перед ним. 

Посолив картошку, он откусил, и отведал небольшой кусок хлеба.

— Так будет вкуснее, — промолвил он, и добавил: — Ешь.

Я в недоумении глядел на него.  

Следуя примеру друга, я тоже откусил картошку, и оторвал кусок хлеба. Видимо, я был сильно голоден – всё это оказалось мне очень вкусным.

— Этот хлеб из ячменной муки, — сказал Ровшан. – В начале девяностых он спас от смерти многих беженцев, — добавил он, откусывая хлеб.  

Доев, Ровшан подозвал официантку, и попросил принести счёт. Честно говоря, я ожидал продолжение трапезы – думал, что всё это на закуску, а основные блюда ещё впереди.

Официантка положила на стол бумажку с нашим счетом.  

Я открыл бумагу, посмотрел. На ней были указаны все блюда, которые изначально были перечислены Ровшаном. А итоговая сумма была указана 84 маната. Ничего не понимая, я взглянул на Ровшана.

— Оплати счёт, потом всё объясню, — сказал он сквозь горестную улыбку.

Я достал кошелёк и расплатился.  

— Ариф здесь? – спросил Ровшан у официантки.

— Здесь, — ответила девушка.

— Позови его, пожалуйста! И сообщи, что прибыл новый клиент, который требует объяснения, — сказал Ровшан, глядя на меня.  

Честно говоря, я всё ещё был в недоумении – хотя, к странностям старого друга мне было не привыкать. Единственное, я уже не приписывал эту сцену к его контузии или умалишённости.

Вскоре к нам подошёл мужчина лет сорока – сорока пяти, и тепло поприветствовав Ровшана, протянул мне руку:

— Меня зовут Ариф, — сказал он, – я владелец этого кафе.

Его глубоко впавшие глаза, и заметные морщины на лице и лбу выдавали в нём человека, пережившего множество страданий. 

— Присоединяйся к нам, — сказал Ровшан, и отодвинул для него стул.

Слегка улыбнувшись, Ариф уселся.  

— Ну, Ариф, рассказывайте – к чему эта картошка, ячменный хлеб, счёт на 84 маната? – спросил я. 

Почесав плешивеющую голову, Ариф обратил свой взгляд на стену, на которой висели фотографии шехидов. 

— Среди них – мой отец, — промолвил Ариф, и указал пальцем на определённую точку. Я взглянул в ту сторону, и увидел фотографию мужчины, похожего на Арифа, примерно его же возраста. 

Пытаясь скрыть в голосе свою горечь, Ариф начал рассказывать:

  • У моего отца в городе Агдам было кафе под названием «Агдам». Кафе было небольшим, но в нём всё время было полно посетителей. Покойный всегда использовал исключительно свежие продукты. Все блюда, указанные в этом меню, подавались и в том кафе. Сейчас забыты даже названия многих наших превосходных блюд. В каждую пятницу вечером отец брал меня, мою мать и младшего брата в то кафе, усаживал в специально подготовленном для нас уголке, и положив перед нами меню, предлагал выбрать всё, что захотим. Это было самым излюбленным моментом для меня и моего брата. Споря во всё горло, мы выбирали блюда, и надменно вызывали официанта. Сейчас я осознаю, что те дни были самыми счастливыми мгновениями в моей жизни. Тогда мне было двенадцать лет, а брату – десять.

Таким образом, мы каждую неделю с нетерпением ждали, когда наш отец войдёт во двор и скажет: «Готовьтесь, едем в кафе».

В помещении было душно – словно и воздух тут был пропитан горечью.

-… Но однажды печаль постучалась и в нашу дверь. Кровая война уже шла на расстоянии протянутой рукис. Стены нашего дома были изрешетены пулями. Даже дома мы двигались, нагибаясь. Кафе отца было уже закрыто, но он по-прежнему в каждую пятницу клал перед нами меню из своего кафе, и предлагал выбирать блюда. А мы, заранее согласовав с матерью, заказывали блюда, которые мать приготовила дома. Однажды отец встал ранним утром, собрался, и сказав, что идёт в кафе за некоторыми вещами, обнял и поцеловал меня и брата, и ушёл. Не прошло и часа, как вдруг раздался страшный грохот – словно небо сравнялось с землёй. Мы с братом вскрикнули и прижались к матери:

— Мамочка, что это такое? – спросили мы сквозь слёзы.

— Будь прокляты эти армяне! Они бросают в город ракеты, — ответила мать, и тоже расплакалась.  

Ненадолго промолчав, Ариф прокашлял, и продолжил хриплым голосом:

-Вскоре мы получили ужасную весть: одна из ракет упала на кафе отца. Собрав тело отца по кускам, похоронили его.  

Бомбардировка города продолжилась и на следующий день. Агдам был уже в шаге от оккупации. Нам ничего не оставалось, кроме как покинуть город. У нас было лишь пятнадцать-двадцать минут, чтобы собрать вещи. Бедная мама – она не успела ничего вывести из дома. Едва схватив попавшие под руку пару узелков, забрала нас, и с трудом направилась к грузовику. Мы оставляли врагу дом, которого наши родители благоустраивали на протяжении нескольких лет. Сначала мать хотела сжечь дом, но потом передумала – как может подняться рука сжигать собственное имущество, которое создавалось годами?! Уходя, мать поцеловала замок, повешенный на дверях дома, взяла со двора горсть земли, положила в шаль и связала в узел. Я никогда не видел мать столь сломленной и обескураженной.

В голосе Арифа чувствовалась дрожь – было видно, что ему с трудом даётся этот рассказ.

-…Преодолев несколько часов тяжелого пути, мы прибыли в палаточный городок «Тюрк Гызыл Айы», расположенный в городе Агджабеди. В тот день я столкнулся со зрелищем, которого не забуду никогда в жизни. Отовсюду издавались стоны и плач. В палаточном городке поселились, в основном, старики, женщины и дети, а также было видно несколько турков, прибывших на помощь беженцам. 

Стояла обжигающая, адская жара. Этот городок, расположенный на равнине, чем-то напоминал преисподнюю. Всюду был слышен зов и проклятья людей, потерявших родные земли, своих родных и близких. Брат прижался к матери, и начал плакать. Не сдержавшись, мать также расплакалась навзрыд. Мне тоже хотелось плакать, но в ушах звенели слова отца, сказанные в последний день его жизни, перед уходом в кафе: «Смотри, Ариф, если вдруг меня не станет, ты останешься дома за старшего, и должен беречь мать и брата.» Мне захотелось утешить мать и брата, но какими словами? Я не знал, как утешить своих родных, и в тот день я осознал, что значит беспомощность.

После недолгой паузы Ариф продолжил свой рассказ:

-…Прошли годы. Мы провели в нашей палатке много лет и зим – каждый наш день начинался и завершался мучениями. Наша мать была по специальности медсестрой, и ставила уколы всем, кто болел в нашем палаточном городке, прописывала лекарства. Хотя, найти здорового человека среди беженцев, поселившихся в палаточном городке, было практически невозможно – с тех пор, как мы поселились здесь, немало людей скончались в этом палаточном аду. Неподалёку было разбито новое кладбище, где были похоронены усопшие из городка. Мать никогда не брала деньги у соседей за медицинское обслуживание – честно говоря, и денег-то особо ни у кого не было. Но невзирая на недовольства матери, соседи угощали нас картошкой и ячменным хлебом. В то время это были единственными доступными продуктами, которых можно было найти в палаточном городке. 

Я вспомнил про вареную картошку и ячменный хлеб, которые нам принесла официантка, и только сейчас осознал всю горечь того действия. А Ариф продолжал рассказывать:

-…В каждую пятницу мать клала перед мной и братом меню, которого она привезла с собой, и говорила: «Отец пошёл за продуктами в кафе, вы выберите блюда и закажите, он принесёт.» Я не понимал, почему она это делает. И в каждый раз она пулей вылетала из палатки, чтобы мы не видели слёзы на её глазах. Я с братом, давясь слюной, читали названия блюд, которых мы некогда с аппетитом уплетали в обе щёки. Через некоторое время она входила в палатку в халате медсестры, и вынуждая себя улыбаться, говорила: «Ну что ж, делайте ваши заказы.» Я заказывал шашлык из мяса ягнёнка, «доймя» и плов с фасолью, а брат – бастурму, кутабы с зеленью и сладости. Мама делала вид, что записывает наши заказы, и вновь горестно улыбнувшись, удалялась. Немного спустя, она возвращалась с подносом в руках, и со словами «вот и ваши заказы» приносила каждому из нас по закрытой миске и стакану воды. Поднимая крышку, мы каждый раз обнаруживали в миске по одной варёной картошке и дольке ячменного хлеба. И уплетали всё это с таким аппетитом, словно ели самые вкусные на свете яства. Позднее брат предложил кушать небольшими порциями, чтобы как-то продлить наши трапезы…  

Я прослезился – воистину, еле сдерживал себя. А рассказ Арифа ещё продолжался.  

-…Прошло ещё несколько лет, и нашим мучениям, нашей печали пришёл конец. Началась вторая Карабахская война. Я вместе с братом отправились в Военный Комиссариат, чтобы записаться на фронт добровольцами. К сожалению, повестка нам не пришла. После 44-дневных боёв Агдам был освобождён. Услышав эту весть, мать и брат расплакались от счастья. В тот день я впервые за многие годы нарушил слово, данное отцу. Так и не позволив себе плакать ни разу на протяжении всех этих лет, стойко выдерживая всяческие невзгоды, на этот раз я тоже присоединился к матери и брату, и начал плакать вместе с ними. Это были слёзы, которых я всё это время лил в свою душу, и теперь, превратившись в радость, они выливались наружу, очищая меня от тоски и горечи долгих лет.

Спустя два месяца с помощью своих военных друзей я отправился в Агдам. Уходя, мать протянула мне ключ от замка, повешенного на дверь, и сказала:

— Сними замок – враг уже изгнан из наших земель, наш дом освобождён.

Господи, что это за варварство, что за изуверство! Увидев Агдам, я не поверил своим глазам – вся моя радость разбилась вдребезги. Эта райская земля, запечатлённая в моей детской памяти, превратилась в настоящие руины. Здесь не уцелело ни одно здание.

Мне захотелось навестить могилу отца. Мои военные друзья сообщили, что это очень опасно, так как все кладбища заминированы. Но я настоял. Взяв с собой сапёра, мы отправились на кладбище. Моему ужасу не было предела – все могилы были разрушены. Всюду были разбросаны человеческие кости. Было понятно, что эти сволочи вспахали кладбище трактором. Здесь невозможно было найти не только уцелевшую могилу, но даже целую кость. Я не мог сдержать слёзы. Кости моего отца были раздроблены и разбросаны вокруг.

Покинув кладбище, мы направились в квартал, где был расположен наш дом. Большинство из этих фотографий, которые висят на этой стене, снял я сам. Я фотографировал каждое разрушенное здание с болью в сердце.

Указав на фотографии, висящие на стене, Ариф извинился и встал, подошёл к прилавку, налил из графина воду, выпил, и вернулся к нам, чтобы завершить свой рассказ:

-…После долгих скитаний среди руинов мне, наконец, удалось найти свой дом. Хотя, и домом это назвать было нельзя – разрушенная с трёх сторон, это была развалина с одной лишь уцелевшей стеной и дверью на замке. Я подошёл к двери, и последовав примеру матери, поцеловал замок, который на протяжении всех этих лет был заперт для врага. Но открыть заржавевший замок было нелегко. Наконец, я отперел замок, и кое-как вступив на порог, вскрикнул:

— Мой родной дом, здравствуй, ты уже на свободе!

Мне очень не хотелось покидать развалины родного дома. Мои военные друзья кое-как усадили меня в машину, и начали утешать:

— Не печалься! Государство в скором времени восстановит Агдам, и город станет ещё красивее, чем был до войны.

— Агдам в таком состоянии, что на его восстановление уйдут миллиарды и многие годы, — с горечью промолвил я.

Вернувшись в городок, я рассказал обо всём увиденном матери и брату.

— Мама, мне совсем не верится, чтобы эти руины были благоустроены, и мы вернулись в родные земли.

Но моя гордая мать был настроена оптимистично:

— Сынок, наша нация может возродиться из собственного пепла. В трудные моменты мы можем объединиться, как единый народ и государство. Ты же видел, как за время 44-дневной войны мы воссединились в железный кулак, и изгнали врага, как собаку. Теперь мы, как единая нация, должны быть рядом с государством, и сделать всё, что в наших силах, чтобы наши земли были благоустроены как можно скорее. Лично я с сегодняшнего дня буду перечислять всю свою пенсию в фонд, созданный для восстановления территорий, освобождённых из-под оккупации.

— А нам как помочь, мама? – спросил я.

После некоторых раздумий мама ответила: «У меня прекрасная идея!» и разъяснила механизм работы этого кафе. Внутренний и внешний дизайн кафе разработали мы втроём – я, мама и брат. Информация о городе Агдам и фотографии, отображающие оккупацию, оповещает всем обо всех этих событиях. Мы вычитываем расходы из месячной прибыли кафе, и всю остаточную сумму перечисляем в государственный фонд восстановления.

Ариф промолчал. Я взглянул в его глаза, полные слёз, и заметил, как слеза потекла по его щеке.

От услышанного я замер в недоумении, не зная, что и сказать. Наконец, кое-как придя в себя, спросил:

— А у вас можно заказать еду на дом, Ариф?

— Конечно, можно! – ответил он.

Я подозвал официантку. Девушка подошла, и отдав воинскую честь, промолвила:

— Слушаю вас!

— Я хочу заказать все блюда, которые есть в вашем меню! Действительно, у вас прекрасно готовят…- сказал я, и улыбнулся.

На лице у Арифа тоже появилась улыбка.

Я взглянул на Ровшана, и прочёл в его глазах следующее: «Я же говорил, что в «Агдам»е очень вкусно готовят, и тебе обязательно понравится.»

84 маната, 840 манатов, 8400 манатов, 84000 манатов, 840000 манатов…

В моих глазах кружились цифры. Они воссоединялись, создавали груду, постепенно образуя холмы и горы. Среди руин возвышался благоустроенный город…

1 Доймя — блюдо из фаршированного мяса, широко распространённое в Агдаме.

2 Бальба, галья – мясные супы, относящиеся к Карабахской кухне.

Яшар СУЛЕЙМАНЛЫ


Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *